Пока ехали в машине, обсуждали исторические истоки продажи алкоголя. После гражданской войны самогоноварение приобрело характер нарастающей эпидемии. К тому же с лета 1921 г. из-за установленных низких закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию в сравнении с промышленной, крестьяне стали превращать хлеб в самогон и продавать его горожанам, так как это было гораздо выгоднее, нежели продавать зерно.
В 1924 г. выгода от продажи самогона была вполне очевидной: бутылка сахарного самогона крепостью 75 градусов в деревне стоила 50 копеек, а в городе ее цена доходила до 2 рублей. В приказах Милиции РСФСР от 1922 г. борьба с самогоноварением все чаще называется первоочередной и политически важной задачей.
В 1922 г. самым распространенным преступлением из группы хозяйственных преступлений является приготовление, сбыт и хранение спиртных напитков. В каждой сотне осужденных за это преступление на первом месте сельские хозяева и «рабочие прочих занятий».
C тех пор прошло 95 лет. Итак, мы в Узыбаше.
Уже не первый год поступает тревожная информация, что здесь есть точки активной реализации «убийственного змия». Широкое распространение сбыта суррогата, просьба местного населения о необходимости проведения жесткой, а не информационной борьбы с этим явлением, привели нас к известным в деревне воротам.
Адреса суррогатчиков, как правило, милиционерам известны. Мы едем к самогонщице – реализатору местного суррогата. Население сетует на то, что реализация суррогата уже приняла масштабный характер. И уже давно пора принимать меры. Мы же выехали с целью проведения профилактической беседы.
Нас встречает пожилая женщина. Факт сбыта некачественной алкогольной продукции был зафиксирован полицией. Она уже давно поставила свой бизнес «на поток».
— У меня оставалось варенье, я же для себя только готовлю, — убеждает неугомонная самогонщица.
— Извините, у Вас сколько тонн варенья осталось? — пытаемся мы ее перебить.
Ведь уже, сколько лет соседи жалуются. Не соглашается она с фактами и доводами. Даже слова Халита-хазрета о том, что это грех на все поколения, не убеждают ее.
Надо жить здесь и сейчас хочет сказать она, но не осмеливается.
Идущие по улице односельчане не соглашаются подтвердить такой факт.
В основном потому, что не хотят лишних проблем с самогонщиками и их клиентами. «Уже некому тут и пить, и умирать»,— восклицает одна из них, — от самопала давно уже мужики все вымерли. У нас уже и мужчин по этой улице не осталось.